После смерти (Клара Милич) - Страница 15

Что его туда влекло... он сознавал смутно.

Аратов застал своего сангвинического приятеля дома. Поболтал с ним немного, попрекнул ему, что он совсем их с теткой забывает, - выслушал новые похвалы золотой женщине, княгине, от которой Купфер только что получил из Ярославля ермолку, вышитую рыбьей чешуей... и вдруг, усевшись перед Купфером и глядя ему прямо в глаза, объявил, что ездил в Казань.

- Ты ездил в Казань? Это зачем?

- Да вот хотел собрать сведений об этой Кларе Милич.

- О той, что отравилась?

- Да.

Купфер покачал головою.

- Вишь ты какой! А еще тихоня! Тысячу верст отломал туда и сюда... из-за чего? А? И хоть бы женский интерес тут был какой Тогда я все понимаю! все! всякие безумства! - Купфер взъерошил себе волосы - Но чтобы одни материалы собирать - как это у вас говорится - у ученых мужей... Слуга покорный! На это существует статистический комитет! Ну и что ж, познакомился ты со старухой и с сестрой? Не правда ли, чудесная девушка?

- Чудесная, - подтвердил Аратов. - Она мне много любопытного сообщила.

- Сказала она тебе, как именно отравилась Клара?

- То есть... как же?

- Да; каким манером?

- Нет... Она еще так была огорчена... Я не посмел слишком-то расспрашивать. А разве было что особенное?

- Конечно, было. Представь: она должна была в самый тот день играть - и играла. Взяла с собою стклянку яду в театр, перед первым актом выпила - и так и доиграла весь этот акт. С ядом-то внутри! КЬкова сила воли? Характер каков? И, говорят, никогда она с таким чувством, с таким жаром не проводила своей роли! Публика ничего не подозревает, хлопает, вызывает... А как только занавес опустился - и она тут же, на сцене, упала. Корчи... корчи... и через час и дух вон! Да разве я тебе этого не рассказывал? И в газетах об этом было!

У Аратова внезапно похолодели руки и в груди задрожало.

- Нет, ты мне этого не рассказывал, - промолвил он наконец - И ты не знаешь, какая это была пьеса? Купфер задумался.

- Называли мне эту пьесу... в ней является обманутая девушка... Должно быть, драма какая-нибудь... Клара была рождена для драматических ролей... Самая ее наружность... Но куда же ты? - перебил самого себя Купфер, видя, что Аратов берется за шапку.

- Мне что-то нездоровится, - отвечал Аратов. - Прощай... Я в другой раз зайду.

Купфер остановил его и заглянул ему в лицо.

- Экой ты, брат, нервический человек! Посмотри-ка на себя... Побелел, как глина.

- Мне нездоровится, - повторил Аратов, освободился от руки Купфера и отправился восвояси. Только в это мгновение ему стало ясно, что он и приходил-то к Купферу с единственной целью поговорить о Кларе...

О безумной, о несчастной Кларе..."

Однако, придя домой, он опять скоро успокоился - до некоторой степени.

Обстоятельства, сопровождавшие смерть Клары, сначала произвели на него потрясающее впечатление; но потом эта игра "с ядом внутри", как выразился Купфер, показалась ему какой-то уродливой фразой, бравировкой - и он уже старался не думать об этом, боясь возбудить в себе чувство, похожее на отвращение. А за обедом, сидя перед Платошей, он вдруг вспомнил ее почуночное появление, вспомнил эту куцую кофту, этот чепец с высоким бантом (и к чему бант на ночном чепце?!), всю эту смешную фигуру, от которой, как от свистка машиниста в фантастическом балете, все его видения рассыпались прахом! Он даже заставил Платошу повторить рассказ о том, как она услышала его крик, испугалась, вскочила, не могла разом попасть ни в свою, ни в его дверь, и т. д. Вечером он с ней поиграл в карты и ушел в свою комнату немного грустный, но опять-таки довольно спокойный.

Аратов не думал о предстоящей ночи и не боялся ее он был уверен, что проведет ее как нельзя лучше. Мысль о Кларе от времени до времени пробуждалась в нем; но он тотчас вспоминал, как она "фразисто" себя уморила, и отворачивался. Это "безобразие" мешало другим воспоминаниям о ней. Взглянувши мельком на стереоскоп, ему даже показалось, что она оттого смотрела в сторону, что ей было стыдно. Прямо над стереоскопом на стене висел портрет его матери. Аратов снял его с гвоздя, долго его рассматривал, поцеловал и бережно спрягал в ящик. Отчего он это сделал? Оттого ли, что тому портрету не следовало находиться в соседстве той женщине... или по другой какой причине - Аратов не отдал себе отчета. Но портрет матери возбудил в нем воспоминания об отце... об отце, которого он видел умирающим в этой же самой комнате, на этой постели. "Что ты думаешь обо всем этом, отец? - обратился он мысленно к нему. - Ты все это понимал; ты тоже верил в шиллеровский "мир духов". Дай мне совет!"

- Отец дал бы мне совет все эти глупости бросить, - промолвил Аратов громко и взялся за книгу. Читать он, однако, долго не мог и, чувствуя какое-то отяжеление всего тела, раньше обыкновенного лет в постель, в полной уверенности, что заснет немедленно.

Оно так и случилось... но не оправдались его надежды на мирную ночь.

Полночь еще не успела пробить, как ему уже привиделся необычный, угрожающий сон.

Ему казалось, что он находится в богатом помещичьем доме, которого он был хозяином. Он недавно купил и дом этот, и все прилегавшее к нему имение. И все ему думается: "Хорошо, теперь хорошо, а быть худу!" Возле него вертится маленький человечек, его управляющий; он все смеется, кланяется и хочет показать Аратову, как у него в доме и имении все отлично устроено. "Пожалуйте, пожалуйте, - твердит он, хихикая при каждом слове, - посмотрите, как у вас все благополучно! Вот лошади... экие чудесные лошади!" И Аратов видит ряд громадных лошадей. Они стоят к нему задом, в стойлах; гривы и хвосты у них удивительные, но как только Аратов проходит мимо, головы лошадей поворачиваются к нему - скверно скалят зубы. "Хорошо... - думает Аратов, - а быть худу!" - "Пожалуйста, пожалуйста, - опят твердит управляющий, - пожалуйте в сад: посмотрите, какие у вас чудесные яблоки". Яблоки точно чудесные, красные, круглые; но как только Аратов взглядывает на них, они морщатся и падают... "Быть худу", - думает он. "А вот и озеро, лепечет управляющий, - какое оно синее да гладкое! Вот и лодочка золотая... Угодно на ней прокатиться?... она сама поплывет". - "Не сяду! - думает Аратов, - быть худу!" - и все-таки садится в лодочку. На дне лежит, скорчившись, какое-то маленькое существо, похожее на обезьяну; оно держит в лапе стклянку с темной жидкостью. "Не извольте беспокоиться, - кричит с берегу управляющий... - Это ничего! Это смерть! Счастливого пути!" Лодка быстро мчится... но вдруг налетает вихрь, не вроде вчерашнего, бесшумного, мягкого - нет, черный, страшный, воющий вихрь! Все мешается кругом - и среди крутящейся мглы Аратов видит Клару в театральном костюме; она подносит стклянку к губам, слышатся отдаленные: "Браво! браво!" - и чей-то грубый голос кричит Аратову на ухо: "А! ты думал, это все комедией кончится? Нет, это трагедия! трагедия!"